Митрофанушкина спесь

В детском и подростковом возрасте я успел застать старушек, говоривших «музэ-эй» через твердое «з» — и с таким пиететом, словно речь шла не о государственном учреждении культуры, а о храме Аполлона Дельфийского. Старушки эти очень меня смущали — не столько потому, что у нас в семье говорили «музей» через мягкое «зь», сколько потому, что само посещение этого учреждения не способно было вызвать у меня столь же возвышенные эмоции. Я корил себя за бесчувственность и бескультурность.

Старушек этих давно не слышно; и мне казалось, что эти безобидные и совершенно бескорыстные хранительницы высокой музейной культуры отошли в прошлое. Но недавно я заметил, что на их место пришли другие, ни возрастом, ни социальным положением не схожие с возвышенными муз-э-эйными дамами и, соответственно, куда более агрессивные — едко высмеивающие чужие ошибки на письме (порою действительно умонепостигаемые: «вкратце» — «в крации») и, главное, публично впадающие в священное безумие, заслышав пресловутое «звòнишь».

Но теперь их священное безумие вызывает у меня не восхищение, а усмешку.

Потому что сейчас-то я понимаю: желая продемонстрировать свою заоблачную культуру и безукоризненный вкус, эти «новые русские старушки» обоих полов на самом деле демонстрируют своё вулканическое невежество.

Очевидно, отмучившись в школе, они немедленно выкинули из головы всю русскую классику — и Крылова, и Пушкина, именем которого поминутно клянутся. Иначе бы они помнили хотя бы хрестоматийные строки:

уж зима катит в глаза

и

Печной горшок тебе дороже:

Ты пищу в нем себе варишь.

И задумались бы: если эти глаголы поменяли ударения, и никто не падает сейчас из-за этого в обморок, так, может, небо на землю не рухнет, если и еще один глагол со временем его поменяет? Ведь он не сделал этого до сих пор по довольно занятной причине: вплоть до начала XX века глагол «звонить» имел очень узкую сферу применения, преимущественно в церковной среде («когда ты, отче, в колокола-то позвонишь?»), а этой среде по чину положено быть консервативной. И лишь с появлением телефонов глагол «звонить» снова вернулся «в мир» — отстав в развитии от своих «братьев по классу», таких как «варить» и «катить».

Но задумываться — это утомительно. Куда увлекательнее ругаться в бложиках. А высшее удовольствие — цедить сквозь зубы: поди прочь, любезный, ты недостоин со мной собеседовать.

Мне трудно разделить это удовольствие.

Как читатель может догадаться по моей фамилии — еще три поколения назад мои предки изъяснялись по-русски по меньшей мере с трудом. А для меня уже другого родного языка нет и быть не может. И я понимаю — наш живой, полнокровный язык прекрасно способен самостоятельно разобраться с тем, что ему присуще, а что чуждо.

В частности, пресловутое «музЭй» ушло в прошлое потому, что на самом деле это не проявление высокой культуры, а всего лишь маркер недавнего приобщения к ней: «Во всех русских словах перед „е“ может быть только мягкий согласный — поясняла недавно заместитель директора Института русского языка, автор орфоэпического языка Мария Каленчук. — Когда в начале ХХ века в языке появился целый ряд слов с твердым перед „е“, это стало показателем чуждого происхождения слова. После революции малокультурные люди, пытаясь симулировать образованность, переиначивали русские слова на иностранный лад и говорили музЭй, шинЭль, газЭта».

Вот тебе и «элитарное произношение»!

То же самое и с «в крации». Мы не задумываемся, что ситуация с письменной речью сейчас мало отличается от той, что сложилась к концу 1920-х годов, когда была реализована программа тотальной ликвидации неграмотности. Тогда сотни тысяч людей открыли для себя радость читать. Сейчас тоже тотальная компьютеризация привела к тому, что к возможности писать — то есть писать публично — пришли сотни тысяч людей, чьи родители (или они сами еще пятнадцать лет назад) не писали ничего, кроме объяснительных на листочке в клеточку под бдительным взглядом участкового. И их ошибки вызывают дикое раздражение у немногочисленной когорты потомственных писцов. Но, боюсь, не своей нелепостью, а тем, что они чувствуют покушение на свои кастовые прерогативы. Это наше дело — писать тексты, а не ваше! А ваше дело — двор мести!

Чувство понятное, но стоит ли его выражать во всеуслышанье?